— Этим звоном они всегда оповещают округу о том, что предстоит чья-то смерть. Мы так и будем сидеть в цепях, пока нас не прикончат?

— А ты предлагаешь их разорвать? — спросил Танаев со своим неизменным сарказмом, который ему не изменил даже сейчас. Однако Фавен на его саркастический вопрос ответил вполне серьезно:

— Разорвать их не удастся. Зато я могу выдернуть болт, которым мои цепи прикреплены к стене. Он сильно проржавел и слегка шатается...

— Чего же ты ждал до сих пор?! — вскипел Танаев.

— Будет большой шум. Тихо вырвать его я не смогу.

— В таком случае ты должен сделать это быстро! Так быстро, чтобы успеть добраться до входной двери раньше стражников. Они не сразу разглядят тебя в темноте, факелы будут их слепить, воспользуйся этим!

Почти сразу же вслед за этой фразой Танаева раздался такой грохот, словно обрушилось полстены. Затем на какое-то время в подвале наступила тишина. Вскоре за дверью послышалась ругань потревоженных стражников, дверь распахнулась, и Танаев увидел, как в освещенный факелом круг ворвался смертоносный обрывок цепи с массивным болтом на конце. Оба стражника упали как подкошенные. Фавен поднял факел и повернулся к Танаеву:

— Что делать дальше? — Даже в этой ситуации великан предпочитал не принимать самостоятельных решений.

— Поищи ключи! У одного из них должны быть ключи!

Поиски увенчались успехом, но Танаеву казалось, что Фавен движется, как в замедленной киносъемке. Каждую секунду здесь могла появиться новая стража, гораздо более осмотрительная и лучше подготовленная к встрече с ними.

Но вот наконец нужный ключ был найден, цепи разомкнуты и все трое, загасив факелы, притаились у входной двери. Вскоре Танаев убедился в том, что тревога не распространилась дальше подвала и никто не спешит на помощь к ликвидированным Фавеном стражникам. Настало время воспользоваться свалившейся на них удачей.

Они поднялись по лестнице, к распахнутым настежь дверям подвала. Где-то здесь должен был находиться второй пост, однако его не оказалось на месте.

Перед ними в вечерней полутьме лежал монастырский двор, заполненный монахами. В первую минуту Танаеву показалось, что они ждут здесь их, а весь побег — очередная хитро подготовленная настоятелем ловушка, но почти сразу же он понял, что происходящее во дворе не имеет к ним ни малейшего отношения.

ГЛАВА 28

— Не такие уж они серые... — пробормотал Танаев, сообразив, что означает процессия в центре монастырского двора.

— Что они делают? — шепотом спросил Фавен.

— Совершают черную мессу. Видишь женщину в белом балахоне в центре этой процессии? Это по ней звонил колокол. Сейчас ее будут убивать.

— А мы будем ждать, пока это произойдет? — осведомился Бартон, извлекая из-под полы длинный нож, прихваченный им у одного из погибших стражников.

— Может быть, это Карин! — воскликнул Фавен, в свою очередь, вынимая из ножен трофейный меч и стараясь разглядеть в линиях белого балахона очертания фигуры женщины, которой он любовался так часто.

— Это не может быть Карин. Для участия в этом ритуале требуется добровольное согласие жертвы.

— Согласие на смерть?

— Как правило, «избранные» не знают, чем закончится для них ритуал, к тому же в разные времена и у разных народов исполнение этого ритуала и его тайный смысл — менялись. Смерть самой женщины вовсе не обязательна. Гораздо чаще на алтарь возлагали некрещеного младенца, — ответил Танаев.

— Что такое крещение? — спросил Бартон.

— Древний церковный ритуал, призванный защитить младенца от черных чар, впоследствии смысл ритуала изменился, и здесь он вряд ли известен. Но это не важно, гораздо важней то, чей лик нарисован на этих перевернутых хоругвях... Жаль, я не могу его рассмотреть.

Процессия между тем подошла к большой пентаграмме, нарисованной в центре монастырского двора. По углам пентаграммы горели толстые черные свечи. Монахи остановились перед пентаграммой и отступили назад. Теперь женщина осталась одна перед ярко выделявшейся на темной мостовой геометрической фигурой.

— Чего они ждут?

— Время. Для начала церемонии должна пробить полночь...

И в этот миг колокол в звоннице ударил двенадцать раз. Как только прозвучал его первый удар, женщина вошла внутрь пентаграммы и остановилась в центре. После того как прозвучал двенадцатый удар, женщина сорвала с себя белый балахон и швырнула его за пределы пентаграммы, оставшись совершенно обнаженной.

— Это не Карин! — с облегчением произнес Бартон.

— Я говорил вам, что это не могла быть Карин. У этой женщины, скорее всего, есть младенец, которого она согласилась принести в жертву своему господину.

— Что такое ты говоришь? Разве подобное злодейство возможно? Разве мать способна добровольно пожертвовать своим ребенком?

— Разные бывают матери...

Ветер, словно дожидавшийся момента, когда в круг пентаграммы войдет монах в алом плаще, несущий в руках какой-то сверток, ворвался в монастырский двор и развернул хоругви так, что Танаев наконец смог рассмотреть лик того, кто на них изображен.

— Так я и думал. Они поклоняются Аристарху! На их хоругвях изображен лик алого князя! — забывшись, он произнес это слишком громко, и Бартон, прижав палец к губам, прошептал:

— Тише. Это их главная и самая страшная тайна. Если жители города узнают, кому поклоняются серые монахи, они откажутся от общения с ними, люди начнут их убивать при каждом удобном случае. И если монахи поймут, что их тайна раскрыта, они сделают все, чтобы немедленно расправиться с нами.

— В таком случае нам придется прорываться через всю эту толпу прямо сейчас! — приказал Танаев. — Я не собираюсь смотреть, как эти изуверы убивают невинного ребенка!

— И это означает, что у нас не останется ни единого шанса... Как только они поймут, что мы стали свидетелями гнусностей, которые они здесь творят, нас будут преследовать до тех пор, пока не убьют!

— Значит, такова наша судьба! Вперед, друзья, и да пребудет с нами десница господня! — Эта фраза сорвалась с его губ словно сама собой, и единственное, о чем Танаев пожалел, бросившись на толпу монахов, так это о том, что с ним не было его любимого оружия. Шунгитовый меч отобрали сразу после пленения.

Но и без оружия, обладая нечеловеческой силой и скоростью, он был страшен в рукопашном бою, и ему удалось прорваться почти до самого центра пентаграммы, до того места, где стоял монах в красном плаще со свертком в руках.

Танаев успел вырвать у него этот сверток и ринулся дальше, не бросив даже взгляда в сторону женщины, пожертвовавшей своим младенцем. Он не знал, какие обстоятельства вынудили ее так поступить, и не собирался в этом разбираться.

Да и не осталось у него уже времени ни в чем разобраться, потому что на галерее второго этажа монастырского здания появились знаменитые серые арбалетчики, не делающие промахов.

Но прежде, чем они успели спустить свои тетивы, монах в красной одежде поднял руку, и его громкий голос разнесся над всей монастырской площадью:

— Опустите оружие и пропустите их! Пока ребенок, принадлежащий нашему господину, у них — они неприкосновенны!

И, к удивлению Танаева, совершенно не ожидавшего, что этот приказ будет выполнен, монахи расступились, освобождая ему и его спутникам путь к воротам.

Фавен и Бартон придвинулись к Танаеву вплотную, встали между ним и наделенными на него арбалетами, заслоняли собой его и ребенка. Так они и шли к воротам тесной группой, провожаемые невидимыми под монашескими капюшонами, но хорошо ощущаемыми Танаевым взглядами ненависти.

Еще переступая последнюю линию пентаграммы, Танаев невольно подумал, что если ее магическая защита имела какое-то влияние на поведение монахов, то теперь оно кончилось. Но ничего не изменилось. Они беспрепятственно достигли ворот сквозь строй ненавидящих взглядов и не услышали ни одного проклятия, ни одного напутственного слова.

Уже за воротами Танаев спросил Бартона: